Сегодня у нас в гостях клуб «Семейного сказочника» бабушки Елены Александровны Юзелевой со своими внуками Георгием и Анастасией. Они любят читать книги и придумывать свои сказки, истории и сказы. Ребята вместе с бабушкой сочинили казачий сказ, который сегодня расскажут нам.
Бабье лето оттого и зовется летом, что средь хмурой осени вдруг возвращаются погожие денечки: когда солнце ласкается, когда тепло нежит. Люди бывалые сказывают, что все это – бабьи проделки. Мол, ворожат бабочки – холода отгоняют, лето привечают. Порой стоит погода всего-то чуть-чуть, а иной раз, коли забалует, – так и цельный месяц. Усмехнется казак в курчавый ус, молвит: «Каковы бабы,— таково и лето».
Женщинам это осеннее чародейство, и правда, впрок. После долгих полевых работ наступает короткий передых. Тогда играют казачки праздник да сходятся на «беседы».
Сидят молодки в саду, последним солнышком тешатся, ароматы вдыхают – ну, не диво ли, сирень по-новой зацвела!
Вот Марья летницу поймала, пытает: «Ах, ниточка-паутиночка, куда летишь? Какие секреты хранишь?». Опосля поцеловала, пошептала что-то над ней, с руки стряхнула, наказала: «Лети паутиночка к моему суженому, весточку от меня передай!».
А где-то поодаль и мужская беседа случается, може, и с застольцем. Развернется душа, заспевает гулебный атаман песню. Казаки ее подхватят, «заиграют» на разные голоса:
По-над полем месяц –
Росы холоднее,
За окошком осень,
Лужи леденеют.
Красная калина, русая дивчина
пареньку на плечи голову склонила.
Ягодку калину у реки сронила,
казака дивчина крепко полюбила.
Вздохнет Марьюшка, заслышав напев. Слезинку смахнет украдкой – в походе ее казак.
Дуня-Дуняша приобнимет Марьюшку ласково, одарит сплетенным веночком из красных да желтых листьев. И зачнет беседу:
— Послушайте, подруженьки, сказ чудной, да не выдумку. Было дело у нас на Дону...
«Жила на дальнем хуторе дивчина одна, Осениной звалась – Осень, по-нашему. Да такая пригожая была – всем на загляденье! Ладная. Статная. По лицу ее рыжие конопушки щедро рассыпались. Засмеется она — враз на щечках задорные ямочки заиграют. И пахло-то от нее так сладко! — медом да яблоками наливными.
Копну густых волос цвета ржи украшал венок из золотистых колосьев, из душистых трав полевых. А вкруг нежной шеи вились бусы, нанизанные на нить красные сочные ягоды. Наряд ее осенний — подобен яркому изобильному саду со спелыми, ароматными фруктами, да вместо пояса – лоза виноградная. Есть у Осенины лукошко, всегда полное грибов да орехов. Там, где ступают волшебные туфельки Осени, распускаются цветы. Оттого и держит она в руке букетик белых хризантем да голубых сентябринок, теплый запах которых пьянит голову и зажигает огонь в крови.
Полюбилась Осенина казаку Игнату. Зараз шел он мимо ее хаты да бросил в окно свою папаху. Осенина шапку не возвернула. И, значит, мог Игнат уже в вечор своих сватов к дивчине засылать. Так оно и случилось. О свадьбе сговорились. На Покрова, как водится, назначили.
Так-то оно так, да не все стразу бывает, и не всегда — чтоб сладко да гладко.
Отлучиться пришлось Игнату. Велено было ему срочную депешу терским казакам доставить. Дорога выпала на Воздвиженье. Шла она через лес. Невелик лесок да чарует взор. Листья желтые кружат над Игнатом. На землю падут — шелковым ковром стелятся. Шуршат, шумят — то осень песнь свою поет. А шаловливый ветер водит с листвой хороводы.
Залюбовался таким волшебством Игнат, не заметил, как доехал до кромки леса. Видит, орлан-степняк крыльями машет, толстым клювом землю точит, ухватить кого-то норовит. Пригляделся казак – рядом змейка вьется, из последних сил выбивается. Пугнул Игнат птицу – та сверкнула на него недобрым глазом, но улетела. Взял служивый змейку за хвост да перенес под корягу.
Вдруг говорит змейка человеческим голосом: «Спас ты меня, Игнат, от верной погибели. За то и я тебе службу сослужу. Вот тебе хрустальная слезинка, сбереги ее. Коли кручина одолеет, — наговори слёзке печаль свою. В руке теплом согрей. Превратится хрусталик в капельку, — я тотчас явлюсь тебе на подмогу».
Поблагодарил Игнат змейку, золотыми листьями прикрыл погуще.
Плюнул трижды под ноги, чтоб самому сквозь землю не провалиться.
Каждый казак знает: на Воздвиженье – «задвижки», даже земля «задвигается». Змеи и прочие гады ползучие тогда уходят под землю, в мир иной, человеку неведомый. Недаром оный день зовется и Змеиным праздником. Слышал Игнат своими ушами быличку, как мужика непутевого змеи кольцом окружили да с собой в царство подземное утащили.
Поспешал Игнат из леса выбраться. Вскочил на коня да поскакал галопом по степи.
Осень-Осенина на хуторе суженого дожидается. Знает она: бабье лето – век недолгий. Вот отлетят ниточки-паутиночки, работы «нитяные» начнутся: разойдутся казачки по хатам, станут ткать да прясть, шить да вязать. Станет и Осенина шить себе наряд подвенечный.
Да только ближе к Покровам приключилась беда.
Позавидовала Осени ведьма-зимуха. В котел медный зелья горького налила, наговор нашептала, чары закляла. Дала испить Осенине. Побледнела красавица, поблекла, а затем и вовсе исчахла. Стала старухой уродливой, каргой сварливой.
Бредет она по полям, по долам, дороги не разбирает. Полы ее ветхой накидки разлетаются во все стороны черными воронами. Насылает старая яростные ветра, отымает у прохожих шарфы и шляпы, путникам в лицо ледышки швыряет. Идет, опираясь на сучковатую клюку, и под ее огромными сапогами противно чавкает грязь.
Старуха неопрятна. Седые космы свисают на лицо. Она смотрится в лужу, как в зеркало, и безумно хохочет.
Ее метла шаркает по земле – Шур! Шур! – сметая опавшие листья в огромные кучи. Это старухино золото. Но налетевший ветер крадет сокровища...
Покрова давно миновали, а Игнат так и не объявился.
Ранен он был в бою под Тереком. Оправился от горячки лишь к концу осени.
Лежит казак в чужой хате. Дождь барабанит по крыше. Его серебряные капли выписывают странные образа на окне. Да только казак их не разумеет.
Вдруг видит Игнат, прибил ветер к окошку лист – кленовый, пятипалый. Чудится казаку, будто рука чья-то к нему тянется. Стучит желтая ладошка по стеклу, о помощи просит.
И подсказало сердце Игнату, что беда приключилась с его суженой.
Оседлал Игнат коня верного, полетел стрелой к родимой сторонушке.
В лесочке, каким он из дома ехал, остановила его старуха горбатая. Слюной брызжет, злобой пышет, на коня клюкой замахивается, проезда не дает.
Привык казак старость уважать. Спешился, хотел старуху угомонить. Взял ее за руку. Глянул в лицо... и обмер!
На иссохшейся блеклой коже золотые конопушки проступают. Да от рук Игнатовых все ярче и жарче горят! Признал тогда казак свою Осенину.
Закручинился Игнат: как вернуть любимой молодость да красоту? Думу горькую думает.
И вспомнил вдруг про слёзку хрустальную, подарок змеев. Развернул платок, в руку хрусталик взял. Своим теплом обогрел, душу всю над слезинкой выговорил. Как стаяла слезинка каплей горячей, явилась змейка лесная. И снова человечьим голосом молвит:
— Знаю я, Игнат, как горю твоему подсобить. Принесла я из царства подземного две травиночки, две былиночки. Одна из них – Плакун-трава. Дай ее суженой. Пусть она свое горе выплачет, пусть падут ее слезы проливным дождем. Очистится ее сердечко, а вместе с тем и весь яд из него выйдет.
Другая – Одолень-трава. Под силу ей все хвори исцелить, саму смерть одолеть! Как только примет ее твоя невеста, тотчас с нее заклятье спадет.
Обрадовался Игнат, змейке поклоны кладет.
А та дальше кажет:
— Заклятье спадет, да только заснет Осень сном могучим. Не спеши будить ее. Дай отдохнуть. Когда весна придет, твоя невеста сама ото сна очнется. Вернется к ней молодость. И станет она еще краше! Ну, а ты... Ты только люби ее!
Сказала так змейка и скрылась под землю».
...А казаки на беседе свою песню допели:
Красная калина, русая дивчина
Пареньку на плечи голову склонила.
Ягодку калину у реки сронила,
Казака дивчина крепко полюбила.
Улетели птицы, гармошка отзвучала,
Кончилось веселье, а любовь осталась